Нерожденные дети выбирают ад

"бог подобен солнцу. наши грехи подобны пыли и мы видим их все до мельчайшей пылинки в лучах солнца". так можно сформулировать любимую метафору теологов прошлого. но солнечный свет затмевает нам звезды...

 

поэтому наше солнце - черное. как зеркало. нездешняя прародина отделена от нас небом. эту данность символизирует неспособность нашего тела существовать вне пределов земной атмосферы. наша истинная сущность - там, за небом, среди звезд. мы связаны с ней пуповиной воли. в процессе жизни мы постепенно рождаемся, воссоединяясь с ней, выходя за пределы неба и оставляя оковы физической оболочки. ребенок не способен отделить свое "я" от окружающего мира - в старости мы от него отходим настолько, что можно дотронуться рукой до изначального. мы распознаем свою истинную сущность как себя еще здесь, на земле. без этого воссоединение не произойдет и мы вечно будем болтаться в бездне, пока нас, беззащитных, не пленит демиург для новых развлечений на еще одну жизнь. но как только мы поймем, кто мы и где мы, бездна станет нашим домом, великое одиночество станет великой радостью.

Духи-помощники атеистов

существует особый вид духов, призываемый атеистами каждый раз, когда требуется описать сакральные реалии, особенно, когда речь заходит о предполагаемом результате. дело в том, что иногда простое упоминание сакральных реалий может особым образом изменить течение мыслей и тем самым повлиять на читателя/слушателя.

с целью "диспела" этого явления атеисты каждый раз начинают описания сакральных реалий с заклинательной формы"якобы". якобы, или по-другому яковы, - это особые духи, отравляющие сознание и препятствующие усвоению материала. в паре с искажением фактов и намеренной ложью, призываемые якобы не дают почувствовать то, о чем идет речь, мешают критически воспринимать факты, перетолковывая все в угодном техножрецам-материалистам ключе. основное действие брошюрок по атеизму заключается именно в призывании якобов во время их прочтения.

Бернар Ноэль

Похороны старовера

[Что кладут в гроб?] В гроб ложат стружку, а потом сава­ном закрывают белым, а в подушку от веника лист или стружку. [Перья в подушку можно?] Нет, только лист. [В красное можно обряжать покойника?] Нет, только в белое. [А в чёрное?] Не слыхал, чтоб в чёрное. [А крас­ным можно гроб околачивать?] Нельзя гроб красным околачивать. [А чем?] А ничем, а лучше всего белым. Я слыхал от старых старух. Которы стары старухи, вот они были староверы в деревне, так они и заранее заказы­вают: «Я как умру — так мне гроб не околачивайте». Гово­рят: на том свете, пока этот не выгорит, красный матерьял, — всё будешь стоять под дождём, пока не выгорит, не выцветет.

Казакове-Малая Шалга, 1998, ПБА

Джоггеры - святые конца света

   

Джоггеры - это святые конца света и протагонисты медленно наступающего Апокалипсиса. Ничто так не похоже на конец света, как одинокий человек, который бежит по пляжу, завороженный звучанием своего плеера, погруженный в уединенное жертвоприношение своей энергии, безразличный к любой катастрофе, поскольку не ожидает ничего, кроме саморазрушения, истощения энергии бесполезного тела, которое произойдет на его собственных глазах.
   Первобытные неудачники кончали с собой, уплывая в открытый океан, пока не иссякали их силы, джоггер сводит счеты с жизнью, гоняясь взад и вперед по побережью. У него блуждающий взгляд, изо рта текут слюни: не останавливайте его, он вас просто оттолкнет или будет приплясывать перед вами как бесноватый.
  Ж.Бодрийяр

Гимны шекеров

Но теперь со лба своего я сотру
Печать диавольскую - великое "Я"

Трудности перевода / Воспаление языка

Как можно перевести эротическое измерение розы?
Rose = Eros 

а также:

Испания = Писания

Чин его = Ничего

письмо с фронта

Вот подписали нам немое

оправдание.

Всем великим и малым

шалостям,

всем глупостям и разнузданному

веселью.

Нашей бесконечной

давностью.

И еще одним стало

светопреставлением

больше.

Когда ты спросил меня

в первый раз о цели

нашего пришествия,

Я счел это за неудачную шутку.

Письма с фронта

Синяя февральская вьюга

Заставила достать из – под

Кроватей обрезы и буденновки. 

Она говорила, что нет, мол, 

спасенья – ибо

Никто не отважится идти

В город по такой погоде. 

Она стонала от холода и

плотней закутывалась

в одеяла.

В жаре ее тошнило отрубями. 

И сухими губами она все просила

нас не оставлять ее. 

Пожар

Пресловутые книжицы

Ох, и матерые глазищи, 

Деревянные ручищи; 

Обугленные избы, 

Губы как трактор. 

Булку мнут со смаком. 

Катался мальчонок

Сам не свой  -  как печь от избы. 

Ручонками в небо тыкал, 

Хныкал, пукал.  

Матерился как сапожник. 

Художник, увидев, – задохнулся. 

Пустилась вприпляску вся округа, 

Завьюжила степь, 

Почернела прогалина. 

Кто- то из избы икону вынес, 

Кто- то бюст Сталина. 

А себя самого оказалось невмоготу. 

Гнали чужую собаку

Вдоль всех степей и всем назло. 

Повезло сейчас, а в следующий раз

Терпение сталось. 

Когда ничего не осталось

Начали грызть друг дружку, 

Стали глаза чужие люди колоть.

Становилось все хуже и хуже,

Но хотелось то как лучше. 

А молодая дура в обоз впряглась.

Понесла. 

В народе слух пошел, 

Что близок конец. 

Сплетали венцы на могилки

Друг другу.  

Как февральская вьюга

Заговорила моя фронтовая рана.

Воспоминания

Помню – шел дождь. Схватками и уступками третий день барабанил землю. Неистово раздирал какую – то промозглость и духоту существования. Помню – стол. Своим бытием возвышался славно и широко (может быть из-за большого количества опорожненной посуды), лежал и мощной грудью, казалось, подпирал небеса. Опять – же и газовая плитка, и чайник на оной догадывались, что думы в который раз, подобно чавкающему в осенней луже поплавку медленно перейдут на сырость, приправленную табачным дымом и солью.

Опять же, и музыка. Отгороженная от глаз и ушей. Еще не общепринятая, а потому и неведомая и душе через чур приятная. Все бы нам дудки да волынки... да еще монплезиры тягать. А дождь за окном стук да стук. Хоть бы зашел кто... Опять же чайник вот.

Кем мы были, где сейчас, кому кем стать... 

ИССЛЕДОВАНИЕ О ЦЕЛЕСОБРАЗНОСТИ НАШЕГО БЫТИЯ, НАПИСАННОЕ В ДУШНОМ ОКОПЕ

Ох, жизнь подневольная, с утра до ночи работящая. Смердящая вязью и хромотой. Непосильной, никому ненужной хромотой. 
Над разрухой, над вселенской разрухой плачь, дочь Иаира. Тысячью сабель, стеною дождей, великих, глубоких, по своему предназначению не понятых. Гречневым кулаком лицо нам с тобой всмятку. Осенний закат на прощанье диктовал стихи. Вот треклятая... 
 Пропадай, моя сторона. Невысказанная до конца, где многоточие рождает смутное ожидание чего- то, что остановит звезду, спрячет подальше дурь наших вареных голов. До конца не осознанная никем война. Где сотни трупов жадно поедают друг друга глазами, смахивая ресницами оставшуюся незатейливость, последние остатки несмышлености и круглогодичного детства. 
Кто – то чтил Прудона, баловался на кухне ЛСД. Кое – кто все вкушал сладость приятного времяпрепровождения, вдыхал чай ароматный, орешки кушал и танцk7;вал что – то в своем уме. 
Да вот также и лампочка, аккуратно в газете. Качается, оком всевидящим смотрит и улыбается во всю ширь розетки. Наша с тобой юность- горесть на, и сейчас облюбованных кухнях, прокуренных трубах... ну, да обо всем по порядку. Обо всех: и о сыне Песьем, о человеке, прошедшим путь от растения к медикаментам, о рыбах и птицах. Некоторые быстро закончились, кое – кто до сих пор тлеет, а кто горит и потрескивает. Вот и попытка всех объединить в единую кучу, в один формат собрать. И тех, кто вешался и топился, и тех, кто письма пишет, от девочек кто бегает. Тут же и чайник, и врач – цирюльник, и птичья дурь.

Фронтовые записи

Мы выходили из подполья. Неволя мыслям под руками нараспашку. Закидать бы, спрятать, туда, где в тени прячутся ангелы. Пепел нам в нос вперемешку с тульскими пряниками. Мы видели вражеский дзот; Родина рвала свою любовь, распростершись над лесом; бесы пели нам гимн, полесье рвало железо. И ржавыми мечами русское войско за страну Советов гнало этих бесов. Они отступали, нам оставляя рогатые каски, кресты и котлы с провиантом, штандарты и зубы гнилые. 

И до сих пор вспоминаем тягучую вязкость трофейной сгущенки, ржу пыли дорожной и ангелов в тени Т–34 – прижавшись друг к дружку, поочередно тянули струю солдатской махорки, которой их щедро снабжал ополченец не за блага далекого рая, а за фронтовую дружбу солдата, что крепко спаяли гармонь меж боями, пуля для друга, ''сто грамм'', горе, радость, да письма из дома.
И ангелам с неба письма приходят, - там ждут их и помнят не меньше. 

Хлыстовская

Хохоча кружит мужичье

По избе

По бородам течет мед да

Шишками сосновыми прет

Из всех щелей.

Радостью задохнуться можно

И, окочурившись, возлежать

Средь братьев и сестер

Танцующих

Танцы в Духе…

Сам пророк-игумен прибыл

С дальнего края

Почти от самого Рая!

Бровьми шевелит грозно,

Рыкает на бесОв,

Поводит шИроко руками,

Сам хоровод заводит –

В круг святых входит.

Ох, Дух! Дух! Дух!

ЮНОНА ВЕЙСКАЯ

Гай Давенпорт 

ЮНОНА ВЕЙСКАЯ

Терракота - она была терракотовая, и руки ее лежали на груди, предлагая молоко. Ее большие добрые глаза нарисованы белым, с синими зрачками. Длинные волосы в косу позолочены, платье разноцветное, этрусские желтые полосы чередуются с сицилийскими зелеными, на ногах серебряные сандалии. Выражение лица - как у вашей матери, когда она с усмешкой глядит на вас, уловкой любви понуждая сделать то, что вам не по вкусу.

Она была Юнона Вейская, и ее надлежало доставить из этого дачного храма в Рим.

Песни хлыстов

Как у нас на Дону 

Сам Спаситель во дому, 

И со ангелами, 

Со архангелами, 

С херувимами. 

Сударь, 

С серафимами 

И со всею Силою Небесною. 

+++

На седьмом на небеси 

Сам Спаситель закатал. 

Ай, душки, душки, душки! 

У Христа-то башмачки, 

Ведь сафьяненькие, 

Мелкостроченные!

+++

Растворилися седьмые небеса, 

Сокатилися златые колеса, 

Золотые, еще огненные - 

Сударь Дух Святой покатывает. 

Под ним белый конь не прост, 

У коня жемчужный хвост, 

Из ноздрей огонь горит, 

Очи камень маргарит. 

Накатил! Накатил! 

Дух, Свят, Дух, 

Кати, кати! Ух!

Самосожженцы

Когда жиды, посланные Иродом, искали убить младенца Христа, жена Аллилуева укрыла Его, а свое собственное дитя бросила в печь.

Как возговорит ей Христос, Царь Небесный: 

Ох ты гой еси, Аллилуева жена милосерда, 

Ты скажи Мою волю всем Моим людям, 

Всем православным христианам, 

Чтобы ради Меня они в огонь кидались 

И кидали бы туда младенцев безгрешных.

Солнце идет к Западу

Гробы вы, гробы, колоды дубовые, 

Всем есте, гробы, домовища вечные. 

День к вечеру приближается, 

Солнце идет к Западу, 

Секира лежит при корени, 

Приходят времена последние!

Песня гробополагателей

Говорит Христос, Царь Небесный: 

Ох, вы, люди мои, люди, 

Вы бегите-ка в пустыни, 

В леса темные, в вертепи. 

Засыпайтесь, мои светы, 

Рудожелтыми песками, 

Вы песками, пеплами, 

Умирайте, мои светы, 

Не умрете - оживете, 

Божья царства не минете!

Гробополагатели

Древян гроб сосновен 

Ради меня строен.  

Буду в нем лежати, 

Трубна гласа ждати. 

Ангелы вострубят, 

Из гробов возбудят, 

Пойду к Богу на суд. 

К Богу две дороги, 

Широки и долги. 

Одна-то дорога - 

Во царство небесно, 

Другая дорога - 

Во тьму кромешну. 

То была песня раскольников - гробополагателей. "Через семь тысяч лет от создания мира, говорили они, второе пришествие Христово будет, а ежели не будет, то мы и самое Евангелие сожжем, прочим же книгам и верить нечего"